Неточные совпадения
Она любила дарить ему книги, репродукции с модных картин, подарила бювар, на коже которого был вытиснен фавн, и чернильницу невероятно вычурной
формы. У нее было много смешных примет, маленьких суеверий, она стыдилась их, стыдилась, видимо, и своей
веры в бога. Стоя с Климом в Казанском соборе за пасхальной обедней, она, когда запели «Христос воскресе», вздрогнула, пошатнулась и тихонько зарыдала.
У него даже мелькнула мысль передать ей, конечно в приличной и доступной ей степени и
форме, всю длинную исповедь своих увлечений, поставить на неведомую ей высоту Беловодову, облить ее блеском красоты, женской прелести, так, чтобы бедная
Вера почувствовала себя просто Сандрильоной [Золушкой (фр. Cendrillon).] перед ней, и потом поведать о том, как и эта красота жила только неделю в его воображении.
Он в чистых
формах все выливал образ
Веры и, чертя его бессознательно и непритворно, чертил и образ своей страсти, отражая в ней, иногда наивно и смешно, и все, что было светлого, честного в его собственной душе и чего требовала его душа от другого человека и от женщины.
Постараюсь быть яснее:
вера в торжество
формы, кажется, уже поколебалась у самых слепых ее защитников, потому что всякая
форма является только паллиативной мерой, которая просто убаюкивает нас и заставляет закрывать глаза на продолжающее существовать зло…
Марксистский исторический оптимизм есть секуляризованная
форма мессианской
веры.
И вот, однажды после обеда,
Вера Павловна сидела в своей комнате, шила и думала, и думала очень спокойно, и думала вовсе не о том, а так, об разной разности и по хозяйству, и по мастерской, и по своим урокам, и постепенно, постепенно мысли склонялись к тому, о чем, неизвестно почему, все чаще и чаще ей думалось; явились воспоминания, вопросы мелкие, немногие, росли, умножались, и вот они тысячами роятся в ее мыслях, и все растут, растут, и все сливаются в один вопрос,
форма которого все проясняется: что ж это такое со мною? о чем я думаю, что я чувствую?
Самым большим соблазном является не предмет
веры, а субъект
веры,
формы выразительности его
веры на земле.
Как ни различны эти фигуры, они встают в моей памяти, объединенные общей чертой:
верой в свое дело. Догматы были различны: Собкевич, вероятно, отрицал и физику наравне с грамматикой перед красотой человеческого глаза. Овсянкин был одинаково равнодушен к красоте человеческих
форм, как и к красоте точного познания, а физик готов был, наверное, поспорить и с Овсянкиным о шестодневии. Содержание
веры было различно, психология одна.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую
веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных
форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
И в этом виноваты не только безбожники, но еще более те, которые пользовались
верой в Бога для низших и корыстных земных целей, для поддержания злых
форм государства.
Евангельская
вера — абсолютная
форма религии и погружена в безграничную свободу.
Да простит мне читатель интуитивно-афористическую
форму изложения, преобладающую в этой книге. Но
форма эта не случайно явилась и не выдумана,
форма эта внутренне неизбежна, она вытекает из основного устремления духа и не может быть иной. Для меня
вера есть знание, самое высшее и самое истинное знание, и странно было бы требовать, чтобы я дискурсивно и доказательно обосновывал и оправдывал свою
веру, т. е. подчинял ее низшему и менее достоверному знанию.
Рационалистический позитивизм есть одна из
форм замены
веры знанием, гностицизм и теософия — другая
форма того же; первая
форма — для людей, лишенных фантазии и воображения, дорожащих ограничениями знания, вторая
форма — для людей с фантазией и воображением, дорожащих расширением сферы знания.
Так тверда наша
вера в этот мир, что наше отношение к этому миру принимает
форму принуждающую, обязывающую, связывающую, т. е.
форму знания.
В разных
формах распространенное учение о противоположности знания и
веры, противоположности, понятой внешне и не осмысленной, требует пересмотра.
Там господствует
вера в одни, раз навсегда определенные и закрепленные
формы.
Мысли его были направлены не на сущность
веры, — она признавалась аксиомой, — а на опровержение тех возражений, которые делались по отношению ее внешних
форм.
Предполагая сочинить эти два романа, я имел в виду описать русских в две достопамятные исторические эпохи, сходные меж собою, но разделенные двумя столетиями; я желал доказать, что хотя наружные
формы и физиономия русской нации совершенно изменились, но не изменились вместе с ними: наша непоколебимая верность к престолу, привязанность к
вере предков и любовь к родимой стороне.
Это меня сердечно огорчило, и
Вера печально сказала мне: «Что после этого и говорить, если Григорий Иванович не может понять, какое глубокое и великое значение имеет для Гоголя вообще искусство, в каких бы оно
формах ни проявлялось!»
(В гостиную быстро вбегает
Вера, она тащит за руку Якорева. Это молодой человек в
форме околоточного, красивый. Следом за ними идёт Пётр, угрюмый и нервный.)
Они не могли даже представить его себе в
формах и образах, но странное и чудесное дело: утратив всякую
веру в бывшее счастье, назвав его сказкой, они до того захотели быть невинными и счастливыми вновь, опять, что пали перед желаниями сердца своего, как дети, обоготворили это желание, настроили храмов и стали молиться своей же идее, своему же «желанию», в то же время вполне веруя в неисполнимость и неосуществимость его, но со слезами обожая его и поклоняясь ему.
В том обществе, где сильно еще действуют в отдельных личностях чужие, бессмысленно взятые на
веру формы и формулы, долго нельзя ожидать плодотворной и последовательной деятельности.
По сравнению с мышлением низшею
формою религиозного сознания является то, что обычно зовется «
верою» и что Гегель характеризует как знание в
форме «представления» (Vorstellung): на ней лежит печать субъективности, непреодоленной раздвоенности субъекта и объекта.
Двоякою природой религиозной
веры — с одной стороны, ее интимно-индивидуальным характером, в силу которого она может быть пережита лишь в глубочайших недрах личного опыта, и, с другой стороны, пламенным ее стремлением к сверхличной кафоличности — установляется двойственное отношение и к религиозной эмпирии, к исторически-конкретным
формам религиозности.
Здесь в законные права вступает религиозная интуиция или
вера: о нездешних корнях нашего бытия нам может поведать только откровение, неизбежно выливающееся в
форму мифа, который затем уже может получить и философскую обработку, быть положен в основу философемы.
Поэтому религия с своими несовершенными
формами «представления» и
веры есть также лишь ступень развития его самосознания, которая должна быть превзойдена, притом именно в философии.
Отсюда проистекает первостепенное регулятивное значение догматики и педагогическое значение обучения истинам
веры, в какой бы
форме оно ни совершалось.
Форма государства держится не только силой, но и
верой.
Когда в нравственном сознании исчезает
вера в священность той или иной
формы власти и она принуждена поддерживать себя лишь силой, она перестает быть священной и для нее наступает час смерти.
Подсознательные насильнические, жестокие, тиранические инстинкты, в грубой своей
форме вытесненные из христианского сознания, восторжествовали, прикрываясь христианскими добродетелями любви и
веры.
Он воспользовался свойствами русской души, во всем противоположной секуляризированному буржуазному обществу, ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и к терпеливому несению страданий, но также к проявлениям грубости и жестокости, воспользовался русским мессианизмом, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной
форме, русской
верой в особые пути России.
— Поздравляю… Приказ о зачислении в Измайловский полк отдан. Шей
форму и служи
верой и правдой…
На этой
вере в возможность замкнуть красоту в этом мире через законченное совершенство
форм покоится вся античная скульптура и архитектура.
Так что хотя освобождение от ложных религиозных
форм, всё убыстряясь и убыстряясь, совершается, люди нашего времени, откинув
веру в догматы, таинства, чудеса, святость библии и другие установления церкви, не могут все-таки освободиться от тех ложных государственных учений, которые основались на извращенном христианстве и скрывают истинное.
Московская газета вспомянула об оскудении плодов
веры и, как на особенную вредность для церкви, — указала на неудачную попытку графа Толстого ввести, вместо нынешнего бесконтрольного консисторско-архиерейского суда, — суд в другой
форме — более правильной и более защищающей личность от произвола.
Но там религиозное воспитание человеческой души было таково, что и после утраты
веры и отпадения от христианства остался крепкий осадок в
форме норм цивилизации и культуры, которые были секуляризованными религиозными добродетелями.
Этот нигилизм глубоко заложен в русском народе и обнаруживается в ужасных
формах, когда в народе падает
вера и меркнут древние святыни под напором нахлынувшего на него полупросвещения.
Так что для восприятия христианского учения в его истинном значении людям христианского мира, более или менее понявшим истину христианства, нужно освободиться не только от
веры в ложные
формы извращенного христианского учения, но еще и от
веры в необходимость, неизбежность того государственного устройства, которое установилось на этой ложной церковной
вере.
И противоречие это, становясь всё более и более очевидным, сделало наконец то, что люди перестали верить в церковную
веру, а в большинстве своем продолжали, по преданию, ради приличия, отчасти и страха перед властью, держаться внешних
форм церковной
веры, одинаково, как католической, православной, так и протестантской, не признавая уже ее внутреннего религиозного значения.